Давыда же от других отличало то, что был он прирождённым землепашцем и обожал свежий запах пахоты, а также любил обихаживать и обустраивать подворье, ладить добротные строения, был бы только подходящий материал. Но как раз его-то здесь постоянно приходилось раздобывать в обмен на что-то…
Хозяйственная жилка отца Семёна полностью передалась Давыду. Но на личные недостатки Давыд почти не обращал внимания, впрочем, он старался их как бы не замечать, как это часто бывает с людьми, недостаточно наделёнными самокритикой. И тем не менее армейская выправка бравому солдату пошла впрок, он стал несколько совестливей себя прежнего; у него уже не появлялось желания насмехаться над другими. Теперь это были почти невинные шутки, он внимательно присматривался к молодёжи, чувствуя себя здесь как бы уже лишним. Вот и сейчас, бросив в адрес Зины колкую реплику, он боялся, что задел её самолюбие. Но чтобы она этого не поняла, взирал на девушку почти свысока, глаза которого как бы пытались остановить веселье девушек, взоры которых он без конца ловил со всех сторон. Они высматиривали в толпе ребят бравого солдата, приходившего на вечёрку в форме, конечно, не без тщеславия понравиться всем. И невольно он становился объектом повышенного внимания даже самых юных девушек, не говоря уже о подростках, которые стояли кучкой около взрослой, чем они, молодёжи. Видя это, Зина частушкой хотела обратить на себя внимание бывшего солдата, озорно устремляя голубые глаза на него, смолившего важно папироску. Она явно вызывала его посостязаться с ней куплетами, которые она сама придумывала на лету.:
Отчего солдат не пляшет,
Лишь вокруг глазами водит.
Говорят он славно пашет,
А на свидания не ходит!..
Но Давыд, понимая в кого она целится, только краснел, отступал в тень, подальше от жаркого пламени костра. На этот раз Зина сумела подобрать слова, которые хоть отдалённо, но отражали её внутреннее состояние, наполняя сердце мятежными чувствами, полными смятения и терзания, отчего ей даже самой делалось стыдно.
Конечно, Давыд понимал её откровенное намерение сблизиться с ним хотя бы в частушечном состязании. Но на такое единоборство он был неспособен, и его искромётная улыбка угасала, как солнечный закат. И тут же он желал вступить с Зиной в обычную перепалку. Сейчас Давыд как никогда безмерно жалел, что до армии так и не успел научиться ухаживать за девушками. В то время он только и делал, что безудержно зубоскалил и обсуждал пляски девок, или просто допекал их своими неуместными и порой острыми подковырками. Теперь же, вспоминая своё тогдашнее поведение, Давыду становилось жалко, что вместо того, чтобы любить девушку, свои лучшие годы он потратил на глупые выходки. Впрочем, сегодня он тоже вёл себя ничуть не лучше, чем тогда, до армии, так как даже не нашёл предлога подойти к Зине и завести с ней нужный разговор, который бы навсегда их сблизил. Он даже не смог разобраться в своих чувствах, чтобы до конца понять: серьёзно ли нравится ему девушка, может ли обходиться без неё и что с ним происходило, когда она так метко задевала его частушками? Впрочем, он чувствовал, как в душе нарождалось новое уважительное отношение к людям и он больше всего боялся выглядеть перед девушками неотёсанным вахлаком. Если теперь он это понимает, значит, у него с гордостью и честолюбием всё в порядке.
Конечно, словарный запас Давыда не располагал такими мудрёными словами, он мог лишь так думать приблизительно, но был не в состоянии это же самое выразить словами. И твёрдо уяснил одно – нет ничего проще, чем посмеяться над кем бы то ни было, а вести самому умно в обществе девушек – это уж не такое сложное занятие. И даже можно получать удовольствие от того, как девушки сами потянутся к нему. В этом ему виделось смутное понимание природы просвещённого человека. Если раньше смех служил ему исключительно прикрытием собственных глупостей и защитой от умников, то теперь он понимал, что ошибался. Тогда он вёл себя вызывающе нагло, пелена дремучей бесшабашности, казалось, навсегда рассеялась в сознании, и отныне Давыд испытывал желание научиться объясняться с девушками, к чему, собственно, он был пока ещё не готов, поскольку к этому раньше не испытывал устойчивого стремления. Теперь он настолько глубоко уяснил это, что Давыд даже нахмурился, уставившись на Зину задумчивым взором и пытался отгадать, какой она могла бы быть вне молодёжной вечёрки, где девушки вели себя больше наигранно, чем серьёзно, точно актрисы на театральной сцене исполняли заданную роль. Однако для него это была, в сущности, непосильная задача, равная взгляду на ясное звёздное небо: а таким ли оно будет завтра?
Конечно, смехом можно было прикрыть и ложный блеск своего ума, и осмеять завзятого острослова. К этому он не гнушался прибегать даже в тех случаях, когда затруднялся завязать с девушкой нужный разговор.
И как огня боялся застенчивости, которая вдруг нападала на него, а чтобы избегать её, он норовил подмечать за другими недостатки, связанные с внешностью и одеждой, вызывавшие у него нарочито ядовитый смех. К примеру, на ком-то мешком висел пиджак, а брюки были чересчур короткие, а то и просто мог поглумиться, когда некто на ровном месте падал, наступив на арбузную корку, при этом смешно чертыхаясь. Или того хуже, кто-то заглядевшись на девушку, невзначай подворачивал ногу, и у Давыда такие случаи почему-то вызывали безудержный смех. И, подобно безумцу, он смеялся над всяким, кто попадал в какую-нибудь неприятную историю. Но это, повторяем, было до армии, теперь же бывший солдат уже не испытывал в смехе насущной потребности, что им сознавалось с немалым удивлением: неужели он когда-то слыл таким ярым пересмешником? Особенно он это осознал через несколько дней после своего первого появления на молодёжной вечёрке…
Своими задиристыми частушками Зина точно возмещала ему обиды когда-то им осмеянных парней и девушек. Она приводила Давыда в недоумение тем, что перед ним нисколько не смущалась, даже более того – кокетливо важничала, не допуская со своей стороны и намёка, что её куплеты адресовались ему, будто он мало чем её привлекал. Хотя на самом деле всё обстояло иначе, ведь Давыд Зине нравился не сам по себе, а одним тем, что его родители в посёлке слыли уважаемыми и работящими людьми, несмотря на то что сыновья Полосухиных не очень блистали яркими внешними данными, но были по-своему обаятельны. Но исходившее от Давыда обаяние порой подменялось откровенным ехидством. Между прочим, эта его привычка не только охладевала чувства девушек, но и несколько настораживала, в том числе, разумеется, Зину тоже. Впрочем, её это особенно не смущало ещё и потому, что мать подучивала дочь сблизиться с Давыдом. И как тут было ему не простить его порой бесцеремонный смех, ведь в молодом посёлке был уж не такой большой выбор женихов, если не считать подраставших парней, которым ещё только предстояло служить в армии. И всё же Давыд из всех был самым видным, привлекавшим внимание девушек, что у Зины вызывало скрытое недовольство.
И заметней всех в глаза бросалась Валя Чесанова, отличавшаяся не лёгким, а нарочито кокетливым нравом, чем без конца обращала на себя внимание Давыда. Конечно, своим поведением девушка тешила самолюбие кавалера, он начинал посмеиваться, при этом отмечая, что его симпатия к Зине ничуть не уменьшилась. И выжидал, почему-то не спешил заговорить с девушкой, точно предоставляя ей сделать это первой. Может, он и подошёл бы к ней, но ход вечёрки был явно не в его пользу, так как пляска была в самом разгаре. Но ему она мешала, и он не знал, под каким предлогом отвлечь Зину. И от этого ли или от другого, весёлость на время сменялась задумчивостью кавалера, и тогда он закуривал свою щеголеватую папиросу, желая, между прочим, ею показать всем, что он курит вовсе не самосад. Однако в этот момент, видно, Валя так допекла Зину, что та этак нарочито отчаянно притопнула каблучками туфель и озорно пропела:
Вот соперница стоит,
В душу милому глядит.
Не потерплю я этого,
Буду с ним гулять всё лето я!..
Нина Зябликова была как раз в той переходной поре, когда о парнях всерьёз ещё не думают. Однако и она, как в душе отмечала Зина, на парней постарше себя кидала любопытные взоры. И, конечно, эта пигалица во все глаза смотрела на Давыда, который порой больше положенного взирал на юную девчушку, выставлявшуюся на него своими полными чистого любопытства глазами. Если Давыд не растеряется, чего доброго тотчас зазнается, польщённый вниманием даже девочки-подростка, и ему так недолго войти в раж гуляки и бездельника. Примерно так с опаской думала Зина, ревниво посматривая на юных соперниц.
